Александр Полещук
Портретов Ленина не видно: Похожих не было и нет.
Века уж дорисуют, видно, Недорисованный портрет.
Николаи
Полетаев, 1924 г.
Районный центр Петухово, расположенный в зауральской лесостепи, у
самой границы Курганской области с Казахстаном, невелик и не знаменит
решительно ничем. Нет здесь ни шахт, ни ударных строек, ни уникальных народных
промыслов, ни достопримечательностей. Любознательному пассажиру, севшему на
поезд на казанском вокзале Москвы, черные цифры на путевом столбе укажут лишь
что проехал он до сего места ровно 2537 километров. Обыкновенны, или, как
сказали бы в старину, заштатный городок, который и статус-то твой получил
только после войны, когда соединились друг с другом поселок при станции
Петухово и близлежащее село Юдино; городок, ритм повседневной жизни которого во
многом предопределен извечной чередой сельскохозяйственных работ, а люди тесно
повязаны с деревней родством, занятиями, бытовым укладом, мироощущением.
По ведь и такими районными городками с двумя-тремя десятками сел
вокруг, а не только прославленными гигантами, наша земля держится. И
провинциальный городок преподносит порой такие сюрпризы, что только руками
развести. В одном расскажут тебе, как открыли здесь заново талантливого
художника прошлого, в другом подведут к домику, где родился знаменитый герой ,
в третьем затащат в какой-нибудь удивительный сад, в четвертом познакомят с
местным мастером-искусником...
Вот и в Петухове, если случится вам сюда попасть. Местные жители
наверняка
покажут
вам одну историческую реликвию. Помню, как я пришел когда-то сюда ,на
знакомое
с детства место, и сквозь путаницу акациевых веток стал разбирать частые буквы
на чугунной плите:
ГЕНИЮ ПРОЛЕТАРСКОЙ МЫСЛИ ВОЖДЮ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА В. И. ЛЕНИНУ
ВОЗДВИГАЕМ ЭТОТ ПАМЯТНИК. РАБОЧИЕ И КРЕСТЬЯНЕ ПЕТУХОВСКОГО РАЙОНА.1924.7
НОЯБРЯ.
Помню еще; как поразило меня тогда это «Петуховскаго» (с
окончанием «аго») с застывшей навечно в чугуне простительной для того времени
погрешностью против недавно введенных правил правописания, как почувствовал я
дыхание времени, далекого и романтичного.
Завелась
с тех пор даже особая тетрадка, куда начал я заносить все. Что относится к
этому событию и вообще к 1924 году: записи разговоров со сведущими людьми и
старожилами, копии и выдержки из архивных документов и газет разных лет.
В сенях было темно. Климов нашарил обшитую кошмой дверь и медленно
потянул за скобу. Навстречу пахнуло настоянным теплом жилья.
- Доброго здоровья, - переступив
порог, произнес он внушительным баском.
- А, постоялец! Здравствуй-ка!
Хозяин сучил дратву, сидя на низеньком стульчике с ременным
сиденьем.
- Скидывай шубу-то, прям на лавку можно, Наталья приберет. Добрая
борчаточка у тебя, однако... Да проходи, проходи смелей к столу. С морозу
чайком согреется в самый раз.
Климов прошел в горницу, отомкнул фанерный свой сундучок, достал
кусок сахару: пай к столу.
Чай пили неспешно, в удовольствие. После третьей чашки хозяин,
Кузьма Прокофьевич, расстегнул верхние пуговки косоворотки, прокашлялся.
Примерился к разговору:
-Стало быть, теперь вместо Осинцева у нас будешь?
- Aга, - односложно отозвался Климов.
- Народ тут, конечно, разнообразный. Коренников, который до чугунки
осели, мало. Больше потом понаехали, через переселенческого управленье. Из Расеи,
из хохлов, ссыльные тоже есть и двоедане - те, что по старой вере живут.
- Смешенье лиц и языков, - неопределенно вымолвил Климов, без
особого желания поддерживая разговор.
- Чего? - не понял Прокофьич.
- Говорю, вся Сибирь переселенцами из разных краев поднялась.
- Поднялась, это ты точно сказал, - с воодушевлением подхватил хозяин. - Ты вот
зайди в любой у нас двор. Там встретишь пимоката, гам скорняка, кузнеца,
портного. Я вот, как видишь, по сапожному делу стараюсь. Это не говоря про
крестьянское сословье. Анбары-то видал уже наши? Нет? Ну, поглядишь ишо. Анбары
те знаменитые! В ранешные времена, веришь - нет, по сорок подвод разом заезжало
на подъем, зерно ссыпали. А масло из сих краев по всей державе шло. Даже купец
немецкого роду держал тут своего доверенного человека. Гот масло скупал у
крестьян и за границу усылал...
-Ну вот, - подытожил Климов, - работал, стало быть, мужик на чужой
карман. Ты, Прокофьич, в корень смотри: ведь купцы-то те, которые владели
ссыпными складами да маслобойнями, - они по копейке у сотни отбирали, чтобы рубль
в кошелек себе положить!
- А ты думаешь, чалдон политику совсем не разбират? Ого! Нам энту
политику прописали! - и Прокофьич постучал ребром своей ладони по коричневой
шее. - Всякого навидалися. Сперва чехославацко войско тут катилось, потом
Колчак шел. Потом штаб есеровский, будь он неладен, лютовал. Слыхал небось про
восстание?
- Ясное дело. Я же из Ишима, Прокофьич.
- И могилку видал?
- Это на станции, что ли?
- Ну! Так знай, дорогой товарищ, тама и мой племяш родной схоронен,
комсомолец был... Бежал он от них ночью по льду через озеро - босый и раздетый.
А на той стороне тогда кулак один жил - теперь уж сплыл. Да... Племяш, значит,
в окошко стукнул - выручите, мол , люди добрые. А тог, веришь - нет, собаку
спустил с цепи. Так и замерз парень под воротами... СТО два человека в могилу
положили! Поди, никогда столько враз покойников в Юдине не бывало! Как раз об
эту пору и хоронили - в марте, три года назад. Мороз страшенный , помню, был.
Костры палили, чтоб землю, значит, оттаять.
- Ну, а теперь как? Спокойно?
- А кого щас заманишь с пиками-то идти? Мужик - он с понятием. Свобода торговли!
- Стало быть, признал
окончательно крестьянин Советскую власть?
- Да как тебе сказать?
Признать-то он признал вроде, а все & таки наш брат новому богу молится, а
старого про запас держит.
- Это как же?
- Да так вот: зачнешь
шибко новому богу молиться, а его раз — и скинули.
- Советскую власть? —
посуровел Климов.
- Да ладно, ладно тебе. Это я так, к примеру.
Сам посуди. Уж два месяца — как Ленин помер — по деревням шумок идет. Дескать,
большевики в сумлении, потому как народ в центре требует возвернуть из-за
границы то ли великого князя, то ли самого Керенского.
Климов
расхохотался:
-
Да неужто кто верит в наше время таким глупостям?
- А ты не смейся!
Верит иль нет, а на ус мотают. На всякий, скажем, случай. Кто его знает, куда
ветер подует. А могилка-то. вот она, пугает. Края наши сибирские, глухие.
- Ничего, Прокофьич!
На то и большевики, чтоб эту глухомань расшевелить!
- Давайте, шевелите.
Только не шибко расшуровывайте, глядите... Еще чашку?
Климов
смахнул пот со лба, перевернул чашку кверху дном.
-
Нет, благодарствую за угощение.
-
Не стоит! — Прокофьич широко зевнул, перекрестил рот и поднялся. — Ну, будем
ночевать. Там в горенке тебе постелено.
В
горенке свежо. Пол устлан шерстяным фабричным половиком. На комоде таинственно
мерцает зеркало.
«Однако
прибыльно ремесло Прокофьича», — делает вывод Климов и забирается под пестрое
ватное одеяло. Он долго не может заснуть. Слух его против воли ловит ночные
звуки. Налетел ветер, заскребли по стеклу ветки бузины в палисаднике, потек с
крыши слежавшийся снег, завозился теленок в закуте. И еще что-то потрескивало,
шуршало, поскрипывало... В усталом мозгу беспорядочно мелькали картины
прошедшего дня.
Районная партконференция...
Состав организации: членов РКП(б) — 56, кандидатов — 72... В сельсоветах — ни
одного коммуниста... Общее настроение крестьянства — удовлетворительное,
отношение к проводимым Советской властью мероприятиям — заинтересованное...
Избрать товарища Климова секретарем Петуховского райкома... Кто против? Против
нет...
Климов пытается представить
себя в роли секретаря райкома. Гимнастерка, туго подпоясанная ремнем,
командирская пружинистая походка, твердый взгляд, решительный взмах правой
руки, как бы подчеркивающий сказанное... И чувствует, как кровь прихлынула к
щекам. Портрет точь-в-точь срисован с Барышникова. а Климову не нравится, если
кто-нибудь замечает, что он тайно подражает секретаре Ишимского окружкома
партии
Что он сейчас, интересно,
делает? Скорее всего спит без сновидений на вагонной полке. А поезд уж небось
за Петропавловском. Определенно! Часа три прошло, как проводил Климов Степана
Павловича.
Вот идут они по обледеневшим
доскам перрона, и Барышников говорит: «Ты должен быть сгустком воли, которая,
вопреки сопротивлению классового врага, проводит политическую линию партии. Твердо
и последовательно, без всяких там мерихлюндий! Но гибко, гибко! Военный
коммунизм давно кончился, а у нас не перевелись еще работнички, которые умеют
только револьвером махать, командовать да орать на митингах. А сейчас другое
надо: поддерживать каждый почин, ловить каждое шевеленье в людях, самое малое
их желание наладить хозяйство. Ближе и внимательней, еще раз ближе и еще раз
внимательней к беспартийной массе, к середняку, к трудовому человеку... Ну,
давай руку, Афанасий, прощай!»
Полгода назад вызвал
Барышников Климова в окружном и без долгих предисловий предложил заведовать
агитацией и пропагандой. Хотя весь партстаж тогда у Климова был — три года с небольшим.
Второй раз случился крутой поворот в его жизни совсем недавно, седьмого
февраля. Афанасий Александрович явился на заседание бюро, сел на привычное свое
место. Барышников морщил лоб. перебирал какие-то бумаги. Весь какой-то усохший,
сгорбился, скулы торчат, глаза запали. Ох как крепко ударила по нему смерть
Владимира Ильича... Что и говорить — Климов много моложе, а и то не может без
содрогания слышать длинный крик паровоза: помнит душа траурные гудки января.
«Тут Осинцев из Юдина просит
освободить его от работы ввиду болезненного состояния. — заговорил Степан Павлович
медленно. — Формулировочка — «болезненное состояние»? Коммуниста освобождает от
партработы только смерть!.. Я товарища Осинцева знаю. Здоровье у него, конечно,
неважное. Да только ведь такие кадры, как он. на дороге не валяются. Предлагаю
резолюцию: от партработы не освобождать, перевести в другой район, а на его
место наметить... Да вот Афанасия Климова и наметить. Политически подкован
хорошо. Речист. В действиях самостоятелен. Прошу товарищей высказываться. И ты
говори, Климов! Коли доверим тебе, справишься?»
Климов согласился сразу. А чего слова зря мусолить? Трудности с подбором
парткадров известны: едва шесть из каждого десятка коммунистов могут как
следует читать и писать.
...Да,
но что же все-таки происходит с Осинцевым? Это его странное заявление насчет
«болезненного состояния». И почему так обиженно он сник, когда Барышников,
налитый властной силой, прилюдно бросил ему после конференции: «Ты, как
гимназистка, сам с собой не можешь управиться!». Ничего не понял тогда Афанасий
Александрович. Понял только, что не случайными были те слова насчет
болезненного состояния, и проникся враз сочувствием к своему предшественнику.
И Климов стал убеждать Барышникова оставить Осинцева хотя бы на время в
районе — поможет тот ему, новому секретарю, на первых порах, да и вообще
человек с таким политическим опытом будет в районной организации полезен как
член бюро райкома. Наконец Степан Павлович буркнул: «Черт с вами, милуйтесь
тут!». Поняв, что дело решилось в его пользу, Осинцев проговорил: «Еще сгожусь
партии, еще поработаем». Повернулся резко и пошел, странно как-то взмахивая
руками.
Чужая душа — потемки. Поговорить бы
надо с ним, сойтись как-нибудь поближе...
Климов слезает с кровати. Стараясь
не скрипеть половицами, находит в темноте пиджак и вынимает из кармана
последнюю коробку папирос «Ира». Подсаживается к столу, покрытому камчатой
скатертью, отодвигает занавеску. Потревоженные листья герани обдают его
горько-пряным запахом.
Пламя спички выхватывает из темноты рамку с фотокарточками на стене.
Бородачи в сапогах-бутылях, огромные узловатые руки лежат на коленях. Женщины в
праздничных кофтах, в платьях с оборками и высоких ботинках с кнопками
пуговками. Дети в коротких штанах, босые, напряженно уставились в фотоаппарат.
«Народ тут, конечно,
разнообразный...»
Из окна Климову видны две избы па другой стороне переулка. Плетни,
завозни, сеновалы. Сколько же таких изб, обросших постройками, под этим небом?
Шутка ли: в районе почти сорок тысяч человек. Представить себе только этакую
массу! И каждый бредет по своей тропке, бьется за свое счастье.
Устремить эти тысячи, безымянные
пока для тебя, на переустройство жизни, объединить, зажечь идеей...
2
Вступив в должность, Афанасий Александрович решил первым делом
осмотреть местный завод.
Отправились из райкома втроем. В середине - Иов Макарович Осинцев: полушубок болтается на
тощем теле, а сам руками размахивает, вводит в курс дела своих спутЛшов. Справа
от него пружинисто вышагивает Климов. Лоб его нахмурен, губы поджаты, смотрит
неотрывно куда-то вдаль. Слева - Герчсс Александр Францевич, человек в Юдине
тоже новый, только что избранный председателем райисполкома.
- Вот эта уличка, - показывает
Осинцев налево, - звалась при старом режиме Вознесенской, теперь переименована
п Пролетарскую. Тут проживает в основном местный рабочий класс. Там за линией,
видите, Порт-Артур- иными словами, улица имени товарища Ленина. А вон между
ними и завод.
Осинцев рассказал, как сложились при Юдинском переселенческом
управлении ремонтные мастерские как преобразовали их накануне мировой войны в
литейномеханический завод. Заводик обслуживал окрестные села, а также
мельницы, маслобойни и прочие заведения нескольких волостей. В гражданскую
завод остановился.
Заводская контора оказалась мрачным деревянным зданием с выбитыми
кое-где стеклами. На повторный стук вышел сторож-инвалид. Разобрав, что перед
ним районное начальство, махнул рукавицей:
- Идите, глядите - не жалко. Вот ключи.
Заводы обычно представлялись Климову подобием живого организма. А
этот был , по сути дела, мертв. Черным сгустком запеклось в плавильной печи
железо, бессильно обвисли ремни трансмиссий.
- Вот такое хозяйство, - вздохнул ОсинцевНадо все сызнова начинать.
- А касса завода - пуста! - в сердцах воскликнул Гсрчес.
- Как же рабочие-то? - обернулся Климов к Осинцеву.
- Перебиваются кто как может. Бывают иногда заказы, но больше,
конечно , на огорода на корову надеются.
В молчании шли по заводскому двору. Ветер гонял ветошь, на осокоре
галдели вороны, из-под крыши литейки прыскали стаи воробьев. Дверь силовой
станции завалило снегом. Климов дергал за ручку, бормотал:
-
Разложение пролетарской массы...
Срыв планов хозяйственного строительства... Недопустимо!
Клок волос выбился из-под шапки на мокрый лоб...
Через день собралось чрезвычайное заседание бюро райкома. Осинцев
высказался первым:
- Вины с себя , как с бывшего секретаря райкома, не снимаю ни в коем
разе. Да! Нал* Владимир Ильич сколько раз вдалбливал а башку: плох тот
коммунист, который
' хватается сам за тридцать дел, а помощников и спецов вокруг себя
не росгит. Видно, не дошло до меня, товарищи. Думал, сами с этим заводом
управимся. А тут кто-то додумался пристегнуть его к Ишимскому промкомбинату. На
что он ему?
- Мы примем твое заявление к сведению, товарищ Осинцев, - строжал
голосом Климов. - Однако сейчас не время выяснять . кто тут прав, а кто
виноват. Я не хочу
говорить агитки, но данный неработающий завод есть не что иное, как
непозволительный разрыв в цепи местного хозяйственного оборота как раз накануне
посевной. Он не укрепляет рабочее - крестьянскую смычку , а наоборот, на
радость врагам революции вбивает в нее клин. Мы призываем крестьян засевать
больше хлеба, а дать деревне простейший инвентарь, ремонтировать машины не можем.
- И промышленности местной не помогаем, - вставил Герчес.
- Вот именно! Так что рубить надо узел одним махом. Гвоздь вопроса -
управляющий заводом. Вернее то, что его нету. Предлагаю обсудить на эту
должность
товарища Осинцева. Он сам из рабочих этого завода, имеет большой
опыт организатора, сумеет увлечь за собой массу...
Осинцев протестующее замахал на него:
-
Что ты, что ты Афанасий
Александрович! Сейчас заводу нужен спец, а не красный агитатор. Рабочие устали
от войн, разрухи, от наших бесконечных обещаний и митингов. *
-На сто процентов согласен, - кивнул Герчес. - Давайте искать
спеца!
Поддержали Осинцева и другие члены бюро. Пришлось Климову на ходку
перестраиваться, хотя и злился он на самого себя. Первое деловое предложение
внес, а на поверку вышла пустышка. «Не спеши языком, торопись умом», - сказал
бы по этому случаю Барышников.
Составили
телеграмму в промкомбинат, копию - в окружном. - Телеграмма содержала несколько
политически заостренных фраз, вписанных по настоянию Климова.
Закончилось заседание, а Осинцев так и остался сидеть, как сидел,
подперев голову руками. За окнами райкома метался мартовский буран. Афанасий
Александрович не торопил разговор, стоял у круглого бока печки- голландки,
молча курил.
Осинцев заговорил сам:
- Тебе , любезный друг, знамо дело, непонятно, отчего это я вдруг
запросился из секретарей? Район только образовался, райком начал на ноги
становиться, а я вдруг - бух!- заявление.
- Не знаю, Иов Макарович, - подтвердил Климов. - А зпать хотел бы.
Пели бы ты еще сказал, откуда у тебя такое ветхозаветное имя и можно ли тебя
звать попроще...
- А! - отмахнулся Осинцев. - Родитель мой шибко увлекся деяниями
апостолов да пророков. Меня по-разному кличут, я отзываюсь... В общем, сказ мой
будет нескорый.
-Давай,
говори, Макарыч, - перешел па отчество Климов, - Я не тороплюсь.
- Ну, слушай же, - торжественно проговорил Осинцев. - Я сегодня
вроде исповедуюсь перед тобой. Н а стенке, вишь, Карл Маркс, это подходяще,
потому как исповедь моя будет коммунистическая... Известно тебе, конечно, что в
прошлом я председатель здешнего ревкома. Мятеж двадцать первого года ты тоже
пережил. Наша партячейка, комсомол, комбед, Совет - все тогда полегли до
одного. А я остался живой, хотя по всем законам классовой борьбы надлежит мне
находиться с боевыми товарищами в братской могиле. Председатель ревкома! Ты
знаешь, что означало это в те годы. Как вошла банда в Юдино - меня первого
должны были с заводским отрядом самообороны скосить или же на снегу распять,
кишку на пику намотать, как незабвенному другу моему, продкомнссару Мите
Рыбаку.
Случилось же так, что был я в тот момент в Тюмени. Узнал о мятеже
- домой кинулся. А они уже чугунку перерезали, рельсы разобрали. Добирался
пешком. Мерз на сеновалах, сутками крошки во рту не бывало. Думал , успею,
думал, отобьются наши. Не успел!
Уж под самым Юдином приютили меня какой-то бобыль на ночь, спасибо
ему. Я горю весь, помню только, говорит: «Тут трос верховых с берданами
наезжали, бают, в Юдине новая власть теперь - Советы без большевиков». И
провалился я будто в ямину какую - бред, тьма египетская...
Привезли меня домой сразу, как выбили банду. А в 10 дине стон
стоит. Но пустырям да огородам собирают покойников. Снежком припорошенные,
лежат мои товарищи. У кого живот вспорот, кто зарублен шанткой, у кого звезда
на спине вырезана, кто руки заиндевевшие кверху тянет.
Бабы воют и, чудится! на меня кажут: ты, мол, ревком, а живой, они
же через тебя смерть мученическую приняли .Эх , лучше бы самому в гроб!
Да... Провалялся я в огневище месяц, поднялся, но не стало мне
покоя.
Так и сяк прикидываю, а выходит одно: не
уехал бы тогда - может, и
устояли против контры...
Стал секретарем райкома- еще горше мученье. С деревенскими не могу
спокойно говорить. Натает какой хитрован переть бородищей, а у меня, веришь ли,
кровь закипает. Рука зудит. Эх, думаю, брякнул бы сейчас наган на стол: ты
ведь, сволочь, наверно, три года назад гонял товарищей моих на допрос в свой
сволочной <1ггаб, а теперь от Советской власти , чтобы она налог скостила! И
понял я , дорогой товарищ, что случится когда-нибудь с Осннпевым агромадный
скандал... *
Повисла в комнате тишина. Осинцев подошел к темному окну,
залепленному мокрым снегом, прижался лбом к стеклу.
-
Вандея, - хрипло выговорил
Климов. - Вандея, нож в спину революции... Это из французской истории, читал?
-Слыхал, - вздохнул Осинцев. - Тебе история, а у меня все в глазах
стоит, будто вчера было.
-Да,
Макарыч, через какие муки человеческие, через какие жертвы и кровь революция-
то делается, а? какие тяготы народ вынес! И не обезумел, заметь, не
оскотинился...
Осинцев молчал, глядя в темноту, а Климов мерил комнату от стола
до окна, рассуждал:
-
Вот ты скажи, какая она
загадочная, эта мелкособственническая масса. То влево ее поведет, то вправо. Л
тут еще война, разверстка, реквизиции, продотряды с винтовками.. Захлестнула
темного мужика стихия, вскружили ему голову всякие шептуны эсеровские, и пошел
брат на брата.
-Я этих
братьев насквозь вижу, до пяток, - повернулся от окна Осинцев. - Слушает тебя, в две ноздри сопит, а под
зипуном обрез.
-Не прав,
не прав ты, Макарыч! Мстить, что ли, теперь будем, а? Ведь в мятеж-то, главное,
свирепствовали колчаковцы бывшие да кулачье. А крестьян, которых посулами да
обманом втянули в это антинародное дело, революция давно уже простила.
Революция - она должна быть великодушной...
Озлился Осинцев:
-Сам могу
по полочкам расклад сделать. А все едино живет во мне тот февраль, кровенит
сердце. Пока жив, помнить буду. Горько мне, тошно.
Ненова
тяжело опустился на стул.
Как только подсушило солнце могучие зауральские грязи,
райкомовский тарантас заспешил по району. Выбираясь на увалы, пылил по
кочковатым проселкам, трясся по солончакам, мягко катился по лесным дорожкам,
меж березняков и осинников. Климов старался повсюду поспеть, все опасался
что-то забыть, куда-то опоздать, потерять напрасно драгоценное время. Лицо его
с крупными оспинами побурело, нос облупился, рыжеватые брови выгорели до
белизны.
Между покосом и жатвой, когда в деревне ненадолго спадает
напряжение работ, случилось завернуть Климов в отдаленное сельцо Воробьи. Попал
он прямо на сельский сход.
Люди расположились широкой подковой напротив сельсоветского
крыльца, где стоял стол с лавкой. На стол поставлена была семилинейная лампа -
уже смеркалось. Ради Климова вытащили тут же на крыльцо единственный стул,
пригласили высокого гостя вроде как в президиум. Афанасий Александрович уселся,
огляделся и стал слушать. Сход обсуждал вопрос постройки новой школы на
средства крестьян.
Прикинув в уме сумму, Климов сообщил, что район, пожалуй, сможет
взять половину расходов на себя. Собрание одобрительно загудело, секретарь
сельсовета Бабушкин запалил лампу и принялся писать протокол. Выводил слова
медленно, шевеля губами. Климов заглянул в тетрадку. «Общество желает
просвещения и стремится таковое поднять, выразило согласие на постройку школы
при обществе из собственных средств и частью выделенных для таковой цели
высшими органами», - разобрал он первую торжественную фразу. Сход близился к
концу, и он решил выступить с речью о текущем моменте.
- В то время , когда мировой империализм смеется над рабочими и
крестьянами России, которые взялись сами управлять государством, мы видим
воочию, как здесь, в селе Воробьи, решается исторический вопрос, - громко начал
он. - Ваша будущая школа - это маяк социализма. Это луч прогресса. Товарищ
Ленин учил, что неграмотный человек стоит вне политики...
Тут секретаря райкома перебили:
- А чего там слыхать насчет этой политики? Будут нас признавать
буржуи или нет?
- Вопрос по существу, - не растерялся Климов. - Давайте рассуждать.
Возьмем, к примеру, Макдональда. Английский премьер, хотя и называет свое
правительство рабочим, на самом деле этим благородным словом только прикрывает
его самое что ни на есть буржуазное нутро. И все ж таки признал нас Макдональд!
Нарушил заговор молчания империалистов! Потом, граждане крестьяне, двинули
норвежцы, Мексика, Австрия, Италия. А почему? Да потому, что наше государство -
сила немалая. Его уважать надо - деваться некуда.
- А денежки? Обратно с крестьян драть будете?
Это уже с другого края голос. Афанасий Александрович будто в
плетень с размаху врезался:
- Какие денежки?
- Такие, коими Антанте царские долги будете платить!
- Вот оно что! И каким только ветром заносит эти вражьи бредни?
Сколько раз говорилось устно и печатно: мы за царя и Керенского не
ответчики. Да и убытки от интервенции гораздо больше этих долгов.
-
Чтобы признали нас господа
капиталисты, надо иметь крепкое хозяйство, устойчивый рубль, сильную Красную
Армию, - продолжал Климов. - А самое главное - крепить смычку рабочих и
крестьян, гранитную основу Советского государства. Гак завещал нам Ленин. Вот
возьмем, к примеру наш район, где эту смычку можно, так сказать, руками
пощупать. С одной стороны, сеть у нас завод, помогающий крестьянам, с другой -
поля, где дозревает сейчас хорошая пшеница.
И снова срывающийся крик:
- Примеряешься, как бы побольше выгрести? Граждане! Оне так опять до
продотрядов дойдут!
Колышется в семилинейке язычок пламени, мельтешит вокруг стая
мотыльков. Пулей ударилась о стекло мохнатая ночная бабочка - даже вздрогнул
Бабушкин, брякнулась о столешницу, затрепыхалась. В пятачке желтого света, на
виду у всех стоит Климов, смотрит прямо перед собой в темноту. Кожей чувствует,
как буравят его сейчас людские взгляды — сочувствующие, любопытные,
равнодушные, злые. По темнота не кажется ему враждебной. Коммунист ведь всегда
в перекрестье людских глаз - от них не загородишься ни чином, ни кудрявой
фразой, ни высокомерным молчанием...
- Я вот что сказу вам граждане крестьяне, - упали в душную тишину
вчера слова секретаря райкома партии. - Тот, кто у вас за спинами прячется, или
враг, или болтун. Сами рассудите: сейчас какие могут быть реквизиции, когда на
дворе седьмой год революции? Единый сельхозналог с учетом имущественного
положения, надела и едоков
-
от этой ленинской политики ннкто
отказываться не собирается. Гак ли говорю я граждане крестьяне?
-Так! Так! - неожиданно звонко раздалось рядом, и к крыльцу
выскочила простоволосая бабенка в мужском пиджаке. - Вот варнаки - то, а! Чего
не говорите о деле, а норовите взять да стреножить человека? Рази худое он вам
толкует? - И она погрозила сухоньким кулачком в темноту. - Я, товарищ секретарь, вдова. Детишек двое,
старики. Тяну ровно лошадь. Но скажу так: грех нынче на власти жалиться.
Крестьянство жизнь почуяло. А скажу я о другом, о чем мужики наши на завалинках
толкуют, а тут языки прикусили. Есть у вашей власти одна промашка, товарищ
секретарь. Вот гляди. Хлеб убрали, обмолотили, в амбары засыпали, с налогом рассчитались.
Тут и налетел хлебный скупщик. Говорит цену, как захотнт. Деваться некуды -
продашь, коли деньги нужны. На базар - то
не каждый попрется в таку даль, да там шло сколь с тем хлебом вандаться. И
выходит опять хлеборобу кукиш... Да вы наладьте кооперацию у хозяев хлеб
покупать, по твердой цене. С полным удовольствием бы поволокли. Только где она
у нас, та кооперация? Нету! Лавка-то на замке, а полки пусты!
Загалдел, задвигался сход.
- Ты погляди, че в лавку-то завезли! Бабьи кружевны рубахи! В тех рубахах
ее самую- то не сыщешь!
- Ха- ха - ха! Ого - го! - неслось
со всех сторон, и Климов, тоже заулыбался. - Ты ситцу давай! Гвоздей!
- Пиши, Григорий! Заснул, черт? Чтоб закупали хлеб на месте. Есть,
мол, желающие продавать напрямую пролетарскому государству. И в правленьс
кооператива - других посадить! *
Давно уже висела над деревьями луна румяным блином, когда закрылся
ход. Люди с гомоном, прихватывая свои скамеечки и табуретки, стали расходиться.
Климов засунул в портфель Ленина «О продовольственном налоге» и
расслабленно покуривал , дожидаясь, пока Бабушкин перебелит потолок. Неожиданно
из темноты вынырнула фигур старика в белой рубахе. Постукивая легонько
батожком, старик направлялся к крыльцу. Кряхтя, взобрался по ступеням. Климов
встал навстречу.
- С покорнейше просьбой я.
- Слушаю, - готовно откликнулся Климов.
- Случаем, нет ли у тебя портретика Ленина?
- Нет,..1 А что такое?
- Да вот, когда помер Ленин, мы со старухой замыслили образ его
повесить в избе, рядом с сыновым портретом. Уж больно складно сынок нам про
Ленина говорил. Сам-то он загинул в партизанах, незнамо где... Дак, значит,
нету портретика... Где ж найти-то его, а?
Будто толкнуло что Климова к старику: подошел, положил руку на
плечо.
- Ладно, отец, не расстраивайся. Как только заимею - твердо обещаю прислать.
Наутро, когда ехал обратно, Климов все размышлял насчет
вчерашнего. Странно, причудливо переплелось в деревне новое и старое, друг и
недруг рядом сидят. Тут действительно не на1*аном махать надо, не стучать кулаком,
а делом и правдой убеждать людей, перетягивать на свою сторону, растапливать
недоверие, что таится в их душах, словно лед в глубоком погребе летней порой.
Да и откуда возьмется доверие- то? Веками ведь учила история русского
крестьянина с оглядкой относиться к властям. Ничего хорошего не ждали никогда
от «начальства»...
И все-таки сдвинулась с наезженной колеи Сибнрь-матушка, понеслась
по неизведанным путям-дорогам, не остановить. Как это раньше говаривали? У
мужика, дескать, дальше поскотины мысль редко залетает... Устарело присловье,
явно устарело. Мировая политика теперь у мужика в голове, на школу
раскошеливается, о кооперации заботится и о пролетарском государстве.
Портрет Ленина... А ведь в Сибири и вправду трудно сто сыскать.
Мелькнет когда в газете рисунок с Ленина - вырезают, на стенку приспосабливают.
До сих пор по лавкам спрашивают траурные ленинские значки с красно-черной
каймой.
«Общество желает просвещения...» И безо всякого, надо заметить,
нажима. Сами хотят...
Да вот и осторожный Прокофьич при последнем чаепитии в кухне другие разговоры повел.
-
Вы это ладно придумали с
поповским домом, - сказал после третьей чашки. — Чего ему зря торчать? Пущай
народ попользуется. Церкви-то, может, и не будет больше у нас.
И впрямь хорошо получилось. Пустующую хоромину комсомольцы
предложили перетащить от сгоревшей в войну церкви на сельскую площадь и открыть
в ней избу- читальню. Климов эту идею сразу же поддержал, райисполком тоже
проголосовал за очаг культуры.
Размышления Климова были прерваны кучером.
-Давай-давай, поддергивай! - вскричал он грозно и замахал над
лошадью кнутом. - Дом близко, тама отдохнешь!
Тарантас прогрохотал но селу, распугав уток и кур, остановился у
райкома. Климов спрыгнул с подножки, стянул пиджачок, тряхнул.
-
Знатная пылишша у нас!
Афанасий Александрович оглянулся на голос и увидел Осинцева.
Совсем не похож стал Иов Макарович на того угрюмого человека, что
сидел, сгорбившись, в райкоме в давний мартовский вечер. После исповеди перед
Климовым подался он на завод слесарить: «Руки свое дело помнят. Будем работать,
будем завод подымать на ноги». Подлечивал с товарищами станки, теперь все
двадцать семь единиц поставили на ход.
Оказался Осинцев по натуре весельчаком, любил, озорничая, нажать на
простонародное словцо. Вот и сейчас Ваньку валял.
Осинцев, похохатывая, развернул «Серп и молот».
-
Возле твоего Ишима чудеса
происходят. Слушай. «В селе Голышмановом состоялись первые советские «крестины»
над сыном одного крестьянина - цыгана и дочерью начальника почты. Мальчик
назван Карлом, а девочка Кларой. После докладов и приветствий дети зачислены в
комсомол и получили значки КИМ и другие подарки». Во, понимаешь, дела какие на
белом свете творятся, а ты и не знаешь!
- Не пойму, чего ты скалишься? -
недовольно перебил Климов. - С комсомол
они,
конечно, переборщили, но в целом это факт радующий. Люди же отказываются от
религиозных обрядов, как ты не понимаешь! Скажи - как мне лучше,
как ты тут поживаешь, как завод?
-
А что не жить? - Осинцев подмигнул лукаво. - Завод дымит, а мы
рядышком греемся.
-
Вагранку, что ли пустили? Черт
моченый, морочишь мне голову всякими пустяками, а о главном молчишь! - Климов подскочил к товарищу, долго тряс ему
руку. - Ай да молодцы! Поздравляю! И работает? Ну, порадовал. Слушай, а давай прямо сейчас на завод махнем,
не терпится посмотреть...
За весну и лето завод стал для Климова словно дитя родное.
Мартовская телеграмма, отправленная в Ишим, сработала на удивление быстро. Как
выяснилось потом, Барышников поспособствовал. Буквально через десяток дней
объявился в райисполкоме новый управляющий заводом, толстенький, быстрый на
ногу и слово человек. Звали его Филипп Ковач, и происходил он будто бы из
обрусевших мадьяр.
Осмотрев вверенное ему хозяйство, новый управляющий вполне
по-русски поскреб в затылке и сгинул неизвестно куда. Власти начали было уж
беспокоится, не навсегда ли покинул свой пост инженер Ковач. Ан нет - через
неделю управляющий появился и привез с собой бухгалтера - угрюмого бородача в железных очках. И опять
исчез куда - то на пару с бухгалтером. Снова начали было подозревать нехорошее,
но настал день, когда вернулись они на завод и пригласили в контору Климова и
Герчеса. Ковач подвел гостей к ; несгораемому шкафу, молча распахнул дверцу и
извлек наружу какой-то полотняный мешочек. В недоумении переглянулись Климов и
Герчес, однако ковач гут же заговорил:
-Вы знаете, конечно, что без наличия минимума оборотных средств
пустить в работу завод невозможно. Вот вам искомые средства. Здесь аванс
рабочим, здесь деньги на приобретение недостающих у нас материалов и
инструмента. Вы, понятно, спросите, откуда взялись эти червонцы и рубли. Отвечу
вам, простите, цитатой из священного писания: «ищите и обрящете, толцыте и
отверзется вам». Ищите и найдете, стучитесь сильней, и вам откроют - примерно
так. Мир устроен, товарищи, просто: вокруг нас всегда найдутся лишние деньги.
Надо только умегь их взять!
Ковач сжал пухлую ладошку в кулак, развернул грудь, глаза его
сверкнули. Гости опять переглянулись, и Ковач, перехватив взгляд, зашелся в
хохоте:
-
Товарищи думают, наверное, что мы
грабители с большой дороги? О нет, нег! Кредит! Скоро вы увидите, как толпы
крестьян-единолнчников, представителей сельхозтовариществ, кооперированных
кустарей и кустарей- одиночек повезут на наш завод износившийся инвентарь. Мы
его отремонтируем, а они оправдают выданные нам вперед деньги. Кредит! Видите,
скол проста его механика, особенно перед посевной?
Выйдя за порог конторы, Герчес уважительно протянул:
-
Г олова... Подумать надо - мешок
денег раздобыть!
-
и свойский вроде, не буржуй, хотя
и инженер, - подытожил впечатление о новом управляющем Климов.
Карьера инженера Ковача началась в Юдине, правда, со скандала.
Упоенный первым успехом в финансовой деятельности, решил он еще пополнить
заводскую кассу. Сделал это, завысив цены на ремонт ссялок. Обман скоро
раскрылся, и райисполкому пришлось разбирать челобитную двух обиженных
крестьян.
Лицо Ковача пламенело. Он сдавленно бормотал:
-
Не для себя ведь старался,
поймите. Деньги нужны заводу позарез!
-
Это вам не нэпманская лавочка, -
грозно наступал на него Климов. - Ишь какой предприниматель нашелся! Форд
юдинский! Вы подрываете авторитет Советской власти, завоевываемый по крохам!
Управляющему объявили строгое порицание от имени райисполкома и
предписали вернуть всем крестьянам незаконно полученные деньги. Постановили
каждый месяц заслушивать отчеты управляющего заводом в исполкоме.
И все же Ковач оказался именно тем спсцом, в котором так нуждался
завод. Дело свое, что ни говори, знал он отменно. Уже в июне Ковач доложил в
РИКе, что на заводе работает около сотни человек, есть возможность в скором
времени перейти к самоокупаемости. Потому-то и взволновался Климов, услыхав о
пуске вагранки, потому сразу же потащил Осинцсва на завод
В литейке - ад кромешный. Под потолком колышутся пряди жирной сажи,
горячими испарениями курятся залитые расплавом формы, стукотят чурбачки
формовщиков, бухают тяжелые молотки обрубщиков. Вагранка гудит, клокочет, нышит
жаром, выбрасывает через положенное время дымящийся ручей покорного человеку
металла. Климов дернул за рукав проходившего рядом плавильщика, прокричал ему в
ухо:
-
Хорош самовар, а?
-
А то как же! - блеснули в улыбке
зубы. - И чаек хорош, потому как с сахаром. По сорок пять рублев в месяц
отваливают... Веселей жисть пошла, веселей!
5
Август, август, зарев-месяц...
Вечерами вспыхивают в густеющей сини зарницы, манят таинственным
светом, чуть трепещут разлапистые листья клена у калитки, п соседнем дворе
кто-то тренькает на балалайке в предчувствии близкого гулянья.
Любил такие вечера Климов. Если позволяло время, он выходил на
крыльцо в вольно распущенной рубахе, опускался на щелистые половицы, опирался
босыми ногами на приступку, еще хранящую дневное тепло, и долго, до звезды сидел
в тишине. Обычно он выносил несколько свежих газет и, пока глаз различал
буковки на желтой рыхлой бумаге, читал. В первую очередь брал «Правду»,
«Уральский рабочий» п «Серн и молот», потом принимался за «Известия» и «Бедноту».
Чтение доставляло ему удовольствие. Климов знал имена ведущих деятелей
Коминтерна и пролетарских вождей Европы и Америки, мог назвать многих
капиталистических воротил и президентов, маршалов и королей. Он следил за
восстаниями и стачками угнетенных, за военными приготовлениями и дипломатическими
маневрами империализма и, само собой, откладывал в памяти все значительные
события в жизни советских республик, области и округа.
Не таким ли августовским вечером дальней зарницей полыхнула перед
Климовым та счастливая мысль, что йотом на несколько месяцев определила течение
его жизни? Не вспомнил ли он деревенского старика, разыскивающего портрет
Ленина, когда прочел в «Правде» объявление: в Москве и Ленинграде можно
приобрести художественный бюст Владимира Ильича Ленина, изготовленный под
наблюдением самих авторов?
Мысль
была проста до очевидности: поставить в Юдине памятник Ленину - на века.
Сделать ленинский портрет для всего района. Единожды возникнув, эта мысль долго
не отпускала Климова, и чем больше думал о памятнике, тем сильнее убеждался:
соорудить его надо как можно скорее. Это будет как клятва: мы пойдем путем
Ильича...
В середине шестидесятых годов, благодаря счастливому стечению
обстоятельств, мне удалось отыскать Афанасия Александровича Климова. Проживал
он, оказалось, в Свердловске, где работал тогда и я. Разговор наш продолжался
долго. Было Климову тогда под семьдесят, но память его хранила немало
подробностей, относящихся к периоду работы в Петуховском районе. За этим
человеком, персональным пенсионером, хозяином просторной квартиры в так
называемом «доме старых большевиков», вставала жизнь целого поколения партийных
работников - жизнь беспокойная, богатая переездами
и неустройством. Но, вспоминая тот далекий уже двадцать четвертый год, он все
повторял, рассекая перед собой пространство энергичным взмахом правой руки:
«Дорогому товарищу Ленину решили памятник поставить на века!» - и глаза его за
толстыми стеклами очков влажно блестели...
Удивительно и странно как-то было потом, в течение многих лет,
отзвуки его рассказа, уточнения и дополнения в архивах Свердловска, Кургана,
Москвы, Ленинграда.
Архивы двадцать четвертого года... Разбросанные после
многочисленных административных перестроек по разным городам, они разрознены,
отрывочны, немногословны. Приходит в голову, что наши предшественники не
очень-то заботились о том, чтобы увековечить на бумаге свои деяния.
Протокол заседания бюро Петуховского райкома партии от 30 августа
1924 года:
«Слушали: Доклад Климова о создании
памятника В.И. Ленину.
Постановили: Создать комиссию из пяти
человек: тг. Климов, Герчес, Ковач, Яковлев Д., Петраков и поручить таковой
приступить к изысканию средств для сооружения памятника В.И. Ленину».
!
На бюро Климов попросил пригласить актив района. Слово «актив» в
ту пору еще I только
входило в обиход. Люди, собравшиеся в кабинете Климова, утверждали планы
\ разнообразных
политических и хозяйственных кампаний, назначали и снимали
должностных лиц, устанавливали налоги, отводили земельные наделы,
следили за [ порядком.
Но никогда и никому из них, включая и самого секретаря, не доводилось
устраивать никаких памятников. Пожалуй, что и настоящую скульптуру
не каждому доводилось видеть. Между тем в извещении, заходя разосланном
райкомом, черным по белому была обозначена повестка дня: вопрос об устройстве
памятника В.И. Ленину. . Озадаченный
актив терпеливо выжидал, что скажет Климов.
Климов начал издалека. Сделал обзор положения в деревне, обозначил
несомненные сдвиги в настроении крестьянства, особенно середняка. После этого
изложил соображения
о памятнике
Ленину. В этом простом слове «памятник» сумел соединить Климов все, что он, над
чем раздумывал и за что бился, как стал работать секретарем райкома. Резолюция
I крестьянского
схода о строительстве школы, изба-читальня имени РКСМ с сотней книг,
гудение вагранки горячечный шепот Осинцева, терзаемого видениями
замученных товарищей, - все враз высветилось особенным светом.
I -
Самый главный вопрос: строительство памятника потребует затрат, и затрат
\ немалых, - подытожил доклад Климов. - Свободных же денег
в нашем районе нет, и как я
знаю, не
предвидится. Так, Александр Францевич?
I Герчес
кивнул.
I
- Значит, если строить, то надо
изыскать средства. Идею надо подержать копейкой.
Именно копейкой, в прямом смысле слова. Предлагаю пустить по
району подписной лист, пусть каждый внесет сколько может. Пусть будет у нас
народный памятник, понимаете?
-
Здорово! - хлопнул ладопыо по
столу Осинцев - единственный, с кем поделился Климов
своим замыслом до заседания. - Вроде
бы каждый будет за Советскую власть голосовать, за Ленина! Да такого памятника
по всей Сибири нет, не то что в округе. Ты не сомневайся, Афанасий, ставь на
голосование!
-
А верно! - подхватил Петраков. -
Сделаем, субботники проведем. Комсомольцы живо соберутся, только кликни. Я только
вот чего не пойму - где статую-то возьмем?
-
Ну вот, а говоришь, сделаем! -
засмеялся Климов. - В газете «Правда», товарищи, я забыл вам сразу сказать,
было объявление на сей счет/ В мастерских Москвы и Ленинграда делают бюсты
Владимира Ильича Ленина. Они разные - бронзовые,
гипсовые, гранитные. Пошлем нашего представителя, товарища Ковача, он привезет
подходящий. Мы тут были недавно в литейке. Красиво работают наши мастера, прямо
загляденье. Детали льют точно в размер. А если привести гипсовый бюст и самим
на заводе отлить по нему бронзовую копию?
-
Скажу, что гарантировать не могу.
Втулки-шестеренки, знаете ли, одно, а памятник - другое. Это художественное
литье, учиться которому нашим мастерам некогда и не у кого. Бронза тожо нужна
особая, с пониженной цинковой лигатурой. Идея ваша, Афанасий Александрович,
заманчива, конечно, но в наших условиях практически неосуществима. Говорю вам
как специалист.
-
Эх, товарищ Ковач, - с наигранным огорчением вздохнул Климов. -
Я же вас не только как специалиста спрашиваю,
но и как нашего боевого товарища. Вы ведь сможете. Помните: «Ищите и
обращайте...»
Филипп Осипович приосанился.
-
Ну хорошо, я поговорю в литейке.
А то так недолго и в консерваторы попасть. Попробуем...
- Вот это дело, - облегченно вздохнул Климов. - В таком случае
предлагаю образовать комиссию и поставить задачу прямую: к празднику Октября
открыть на сельской площади памятник товарищу Ленину. И еще об одном прошу
членов бюро: прикрепите с сегодняшнего дня коммуниста Климова к механозаводской
ячейке РКП(б)...
I
-
Погодь, Афанасий, есть
соображение одно, - поднялся со своего места Осинцев. - Памятник надо ставить
не на площади, а у братской могилы. Это место святое. Пусть встанет товарищ
Ленин над прахом беззаветных революционных борцов и мучеников и пусть
предупреждает скрытого врага: «Контрреволюция не пройдет!».
-
Поддерживаю! - послышался неожиданно мягкий говорок
известного молчуна, начальника станции Петухово Ивана Михайловича Тыщуко. -
Попрошу всех товарищей заметить, шо Владимир
Ильич дважды через нашу страну проследовал. Когда в Сибирь его ссылали и когда
обратно возвертался в Россию. Потому другого пути тогда не було. Это ж потом
через Тюмень ветку на Омск пустили, а тогда он точно следовал маршрутом через
нашу станцию. - Он помолчал, оглядел всех значительно, как будто именно ему,
Тыщуку, довелось в свое время встречать поезд с Лениным. - И вот шо я думаю,
товарищи. Был Владимир Ильич мужчина живой, подвижный и любил находиться среди
народа, и может буты, хоть раз вышел он на нашей станции подышать свежим
воздухом и поговорить с крестьянством. Значить, на станции надо ставить
памятник, а там как раз находится та братская могила, шо Осинцев говорил.
И Климову живо представилось: стоит на станции Петухово поезд, локомотив
выбрасывает султанчики белого пара, а вдоль вагона неторопливо шагает Ленин...
Картина
эта, конечно, лишь плод воображения. Достоверность ее не может подтвердить ни
один документ, ни строка воспоминаний, ни хот бы косвенное свидетельство
современника. Верно лишь то, что Ленин действительно дважды пересек по железной
дороге Западную Сибирь - в 1897 и 1900 годах. И дважды возникла на его пути из
снежной мглы крохотная станция Петухово. Быть может, выглянул он в окно, увидел
крашенный охрой деревянный вокзал с двумя фонарями над входом, казенные дома
железнодорожных служащих, пакгауз, пару укрытых попонами лошадей у коновязи -
ничего особенного, обыкновенная станция, каких много за Уралом. Раздался гулкий
удар станционного колокола, засвистел паровоз - и снова потянулась за окном плоская равнина с
островками леса, сливающаяся вдали с белесым небом. И кто знает, быть может,
именно здешний пейзаж, столь непривычный глазу волжанина, навеял невесслыс
строки письма Ленина к матери: «Окрестности Западно-Сибирской дороги. Которую я
только чго проехал всю (1300 верст от Челябинска до Кривощекова, трое суток),
поразительно однообразны: голая и глухая степь. Ни жилья, ни городов, очень
редки деревни, изредка лес, а то все степь. Снег и небо - и так в течение всех грех
дней...».
6
Иван Мохначев был удал на вид, крепко скроен, а сбитая на затылок
фуражка с лакированным козырьком, из-под которой выбивался русый чуб, делала
его похожим на отчаянного слободского гармониста и задиру. Деревяшкин же, в
противоположность ему, отличался степенью, говорил мало и голос имел тихий.
Мохначев встретил появление Климова и Ковача возгласом:
-
Эх, елки зеленые, по мою душу
пришли! Теперь иль грудь в крестах, иль голова в кустах!
Деревяшкин поздоровался тихо и стоял , полуобернувшись, казалось,
не одобрял своего шумного сотоварища.
Климов в ответ Мохначеву сказал:
-
На твою пословицу, Иван, другая
есть: «Взялся за гуж - не говори,
что не дюж!». Считайте, словом, что дан вам заказ не от Ковача и не от Климова,
а от всего трудового народа - отлить художественный памятник Владимиру Ильичу
Ленину. Так что главней вас теперь мастеров негу... Что молчишь, тезка?
Афанасий Григорьевич с ответом томил. Поглядел на матовой белизны
бюст, что принесли из конторы в литейку и установили на особый стол. Поскреб
какое-то пятнышко у основания, обронил:
-
Изладим.
И сразу задвигались, заподцакнвали крутом. Рабочие давно уж
обступили гостсй. Но стояли безмолвно, зачарованные непривычной для литейки
белизной скульптуры.
-
А за сколь срядили сь-то?
Ковач объявил, выступив вперед:
-
Поскольку заказ особенный,
художественный, оплата товарищам МохшАсву п
Деревяшкину будет по самой высшей расценке и
в двойном размере. Так постановил райисполком, он же и будет платить. .
-
Подходяще!- одобрили.
А Дсрсвяшкин опять поскреб невидимое пятнышко, вздохнул:
-
Мы с Иваном тут говорили... И
решили, что будем работать в честь этого... Без денег...
*
-
Нам вроде как испытание. Изладим,
руки и голова на месте! - поддержал его Мохначев.
Неделю готовились мастера к отливке. Съездили на лошади в заветное
местечко, где присмотрели белую глину - чистую, без земляных прожилок. И песок
сами нашли у озера, набросали короб. Приготовили формовочную смесь, просеяли на
грохотах и ситах, помяли в ладонях для пробы - что твоя мука. После наладили
тигельную печь, подобрали кокс и бронзу.
Но отливка не получилась...
Не получилась вторая, третья, десятая проба...
А лукавое бабье лето догорало. С огородов тянуло дымом - то
сжигали после копки картошки посохшую ботву. Во всех дворах вымачивали и скребли
кадушки иод огурцы и грузди. Скоро, скоро навалятся обложные дожди, придет
покров-день с белыми мухами, а там и Октябрьские нагрянут - урочный день
установки памят ника.
Климов видел, как маялись Мохначев и Деревяшкин. Понимал их
вполне: не получится отливка - куда глаза денешь от стыда?
Затаив дыхание, разнимали мастера деревянную опоку, как будто
скорлупу грецкого ореха. А потом всякий раз повторялось одно и то же. Мохначев
отходил в сторону, сворачивал негнущимися пальцами цигарку, а Деревяшкин истово
обсматривал отливку, ковырялся палочкой в формовочной земле, шептал:
-Не хотит бронза-то, не хотит... А ты, заставь ее, барыню, пущай
даже не хотит...
Почти каждый день заходил в литейку Климов. С надеждой вглядывался
в дальний угол, но не было там никакого знака победы. Молча пожимал мастерам
руки. Стягивались тут же в кружок рабочие, заводили одним им понятный мудреный
разговор о тонкостях литейного искусства.
У вокзала между тем, во всю шло рытье котлована под фундамент
будущего памятника. Каждый день, как на службу, ходил на субботники Осинцев.
Наведываясь к котловану, Климов почти всегда видел, как яростно взмахивает
Макарыч киркой, вонзает ее в вязкую глину. Выбравшись из ямы и закуривая, он
успокаивал Климова:
-
Ничего, Афанасий. Литейное дело
неторопливое. Будет памятник, не сомневайся.
По селу же катилась нехорошая молва. Дескать, пшик один получился
из секретарской затеи, оскандалился он, кишка тонка оказалась у заводских. Зря
только могилку потревожили, ямину-то обратно землей придется заваливать...
Лишь на исходе второй недели месяца октября пришла к мастерам
удача. Не зря, видно, так и сяк раскидывал умом, колдуя над отливкой,
Деревяшкин. И Мохначев не зря решительно менял то состав бронзы, то режим
плавления, то способ набивки формы. Отлитую скульптуру мастера передали
чеканщику, чтобы зачисткой и шлифовкой довел он се до степени настоящего
совершенства. С первой ночи возле бронзового портрета Ильича начали нести вахты
'заводские рабочие. Вдруг да заберется какой дурной человек, навредит? ;
Климов уехал в Свердловск', на пленум Уралобкома партии. Вернулся
через пять дней гордый. Секретарь обкома хвалил ишимцев за четкую сдачу
сельхозналога. Впереди в области были шпимцы, а в округе 11стуховскнй район.
Да, деревни были с хлебом. Готовились гам к отстрадкам, то есть к
празднику урожая, по-новому говоря. Варили ииво и кулагу, помаленьку собирались
на Никольскую ярмарку в Ишим. Окружная газета оповестила заранее, что ожидается
на ярмарке невиданная за последние годы распродажа мануфактуры и другого ходового
товара.
В Свердловске сумел, наконец, Климов выполнить просьбу
воробьсвского деда. Раздобыл отличный портрет Ленина. На районом совещании
отдал его Бабушкину для передачи по назначению.
В первых числах ноября пал мороз. Артель каменщиков уже в холод
закончила постамент, пустив для красоты по верху пояски в пол кирпича, как на
русской печи. Постамент укрыли лесами и начали устанавливать бронзовый бюст.
Накануне праздника Афанасий Александрович задержался в райкоме:
надо было просмотреть накопившиеся за несколько дней бумаги. На огонек заглянул
к нему Осинцев.
-
Вот хорошо, что пришел, Макарыч!
- обрадовался Афанасий Александрович. - Я
тут решил усовершенствовать план проведения праздника, а то он какой-то сухой
получился. Значит так. Открываем памятник. Ну, понятно, митинг, речи. Потом
проводим манифестацию. Выходим на улицу Карла Маркса, идем к площади с пением
революционных песен. К трем часам организации расходятся по местам. В шесть
часов вечера в Коммунистическом клубе митинг на тему стычки рабочего и
крестьянина, завод принимает шефство над деревней. В восемь спектакль силами
художественной самодеятельности, в одиннадцать концерт.
-
В одиннадцать? Ну, это ты, брат,
не туда метнул. В одиннадцать народ будет дрыхнуть без задних ног.
-
Н-да. Довод убедительный.
Помыслим. Что тут еще? Ага. Письмо каменщиков. Помнишь, постамент вели?
-
Печники они, а не каменщики.
-
Ну, все равно. Почитаем. «Сами
наняли штукатура... Он бы в летнее время взял в два раза меньше, но при
создавшемся положении нам с ценой считаться не пришлось, лишь бы было
сделано»... Ясно? Штукатур заломил с них будь здоров. « Не найдете ли
возможности сделать прибавку рублей тридцать». А теперь что скажешь?
-
Скажу, что штукатур этот -
мелкобуржуазный элемент и шкура.
-
Оно так. Но ведь и артельщики
постарались, чтоб до холодов успеть.
-
Тогда отваливай прибавку.
-
Правильно. - И Климов твердо
вывел в уголке письма: «Тов. Герчссу. Удовлетворить из средств комиссии». -
Правильно, Макарыч, заплатим, потому как деньги есть у нас. Заметь, между
прочим, как откликнулся крестьянин на наш зов, на ленинский памятник
пожертвовал. Значит верит в нас.
Да,
деньги в районную комиссию по увековечению памяти Ленина продолжали поступать.
Подписные листы, вкривь и вкось испещренные крестами неграмотных и фамилиями,
возвращались из деревень вместе с народными копейками па памятник Ильичу...
Разговариваю с давним своим знакомым, секретарем парткома
Петуховского литейно- механического завода Анатолием Давыдовичем Афанасьевым.
Он рассказывает о том, как хорошо было бы организовать при заводе небольшой
музей - в нем нашлось бы место для рассказа об истории создания памятника. В
ворохе писем, документов, выписок из архивов, тотчас же оказавшихся передо
мной, внимание сразу же привлекает большой фотоснимок, наклеенный на картонку.
Исполнен он с той особой тщательностью проработки мельчайших деталей, какую в
наше время редко встретишь. Па снимке уместилось сто с лишним человек - весь
заводской персонал двадцать пятого года. Перед первым рядом па земле разложены
образцы заводской продукции: шестерни малого, большого и совсем огромного
размера, шкивы, плужные колеса и еще какие-то детали, назначения которых за
прошествием лет не уловить.
Анатолий Давыдович указывает на человека в кожаной куртке и
«инжснсрской» фуражке: это Ковач. Бот Деревяшкин, Мохначев. Узнаю кирпичную
стенку, iia фоне
которой живописно расположились рядами люди. Она и сейчас видна из окна
заводоуправления. Сейчас за стеной грохочет кузнечный цел, а в двадцатые годы
была литейка.
И я почему-то теперь остро осознаю: фамилии мастеров, выполнивших
отливку памятника, дошли до нашего времени изустно. Шестьдесят лет храпит их людская память. А вот фамилия чеканщика
забылась...
Если бы найти документ, в котором бы значилось: такие-то и
такпе-то с такого-то числа по такое-то работали над скульптурным портретом
Ленина... Нет его и вряд ли найдется. В войну на заводе лили рубчатые корпуса
«лимонок», каждый из которых по технологии требовалось упаковать в бумагу. На
обертки пришлось пустить заводской архив - выхода не было иного. Так архив
помогал фронту.
В Курганском областном партархиве хранится протокол собрания
партячейки Петуховского завода от 20 февраля 1925 года. Обсуждался вопрос «О
выделении героев труда». Из всего коллектива в герои прошел только Иван Мохначев.
В ходе обсуждения кто-то предложил Деревяшкина. Проголосовали за него тоже все.
Видно, неспроста именно этим два мастера удостоены были права носить звание,
которое много позднее стало присваиваться государственными указами и венчать
высшее достоинство человеческого труда.
В
биографии Деревяшкина есть еще одна многозначительная подробность. В 1928 году,
когда исполнилось ему уже пятьдесят пять, он вступил в партию...
7
Седьмого ноября с рассвета поднялась во всех избах радостная
суета. Еще до света разметали дорожки, вытаскивали из сундуков праздничную
одежду, жарили гусей, раскатывали тесто на лапшу и пирога. Кое-где над крышами
затрепетали красные флажки. Ребятишки в ожидании необыкновенного дня носились
ватагами по улицам, десять раз бегали в Коммунистический клуб, где сидели
приехавшие из Петропавловска утренним поездом музыканты. Весть об этом
взбудоражила все село. Когда еще доведется послушать настоящих музыкантов?
Разве только какая-нибудь проезжая кавалерийская часть порадует «Прощанием
славянки» или «Маршем Буденного»...
К одиннадцати’ у Коммунистического клуба уже толклось много
народу. Перебрасывались новостями, лузгали семечки, глазели по сторонам. Среди
шапок мелькали полушалки - постарался женотдел, оторвал хозяек от шеегков.
Заводские пришли с флагами, солидно стояли особицей. Комсомольцы сбились вокруг
Петракова. Весь в черной коже, высился он утесом под лозунгом «Долой старый
быт».
- Все, товарищи, пора! - крикнул
в раскрытую дверь Афанасий Александрович.
И сейчас же, будто специально ожидал зова за порогом, шагнул из
клуба Осинцев, развернул знамя. Вослед повалили районные активисты, оркестр,
представители сельсоветов. Климов пожимал отовсюду тянувшиеся руки, а в груди
билась радость: «Хорошо, как хорошо все это...».
Ветер рвал тяжелый бархат знамени, по лицу Осинцсва пробегали
багровые блики. Он ничего не замечал вокруг, все смотрел и смотрел неотрывно
туда, где на фоне серожелтых вокзальных построек праздничным костром рдела
изукрашенная кумачом трибуна.
Музыканты вынули из-за пазух сохраненные в тепле мундштуки своих
труб и складно грянули марш. Ребятишки сорвались и наперегонки побежали вперед,
люди начали неумело и торопливо выстраиваться в колонну, но настоящей колонны
по четыре, как хотел Климов, не получилось, все валили поближе к оркестру и
знамени и так, густой толпой, двинулись к околице. «Лейся вдаль, наш напев!» -
вспарывали морозный воздух пронзительные аккорды. И Климову казалось, что это
его собственное ликование выливается сейчас в торжественных звуках, захватывает
неистовой силой идущих за знаменем людей. «Хорошо, ах, как хорошо...
Революционный день!».
Ровно в двенадцать Афанасий Климов открыл митинг. Стоял он вместе
со своими верными товарищами на специально построенной ради праздника высокой
дощатой трибуне, совсем рядом с монументом, укрытым до срока большим белым
полотнищем. Секретарь райкома сказал, что десять месяцев назад, когда умер
Владимир Ильич, мир стал на голову ниже. И тяжкое горе еще долго будет угнетать
трудящиеся массы. По оно не может навсегда согнуть их спины, ибо Ленин умер, а
ленинизм живет. Сказал он и о седьмой годовщине Красного Октября, и о текущем
моменте.
Говорилось легко. Оглядывая людей стоящих вокруг трибуны, Афанасий
Александрович заметил Прокофьича. И, не отводя более от него взгляда, словно только
к нему обращаясь, внятно произнес:
- Было время, товарищи, когда наши места называли глухоманью. Да и
теперь еще называют. Но это еще бабушка надвое сказала. Вслед за ленинскими
декретами раскачалась, расшевелилась Сибирь. Не может быть у нас в стране
глухих и забытых мест, если у нас такой прекрасный, сознательный трудовой
народ. И Ленин освешает нам путь в лучезарное будущее!
Афанасий Александрович потянул бечевку, скреплявшую полотнище,
оно, затрепетав на ветру, упало, оркестр тотчас же грянул «Смело, товарищи, в
погу!», кто-то закричал: «Ура!», взлетело вверх несколько шапок. Громкий треск
ружейного залпа перекрыл все звуки, потом засвистел маневровый паровозик на
станции, басовито отозвался ему заводской гудок. То был салют Ленину. Прав
оказался Афанасий Климов! Такого ленинского портрета никогда не видали в
здешнем краю. Словно сосредоточено прислушиваясь к чему-то, а может, просто
напряженно размышляя, бронзовый Ленин смотрел вдаль, в какие-то одному ему
известные пределы будущего...
Выступили в гот день все желающие, а набралось их немало. Объявили
под конец Дсревяшкина. Литейщик подошел к углу трибуны, стянул с головы шапку,
глянул на памятник, строго блистающий в неярком свете солнца, и заговорил
негромко:
- Вот стою я здесь и смотрю на Ленина - будто к нему живому пришел,
говорю с ним. Прожил я на свете пятьдесят один уж год, а такого дня не помню.
Сила прибывает наружу просится. Работать и жить нам, люди добрые, надо
небывало.
Климов
махнул оркестру. Снова пронзительно запела медь. Афанасий Александрович, набрав
в грудь больше воздуха, затянул: «Вставай, проклятьем заклейменный...» Запев
поддержали, песня ширилась, росла, набирала силу:
Мы наш, мы новый мир построим.
Кто был ничем, тот станет всем!
Чья-то тяжелая рука легла на плечо Климова, сжимала его больней и
больней. Не переставая петь, Афанасий Александрович обернулся и увидел рядом
Осинцева. Лицо его было искажено мучительной гримасой, из глаз текли слезы,
сухие губы кривились.
- Гебе плохо? - наклонился к нему Климов.
И скорее догадался, чем разобрал ответ:
- Хорошо... Жить надо, брат...
- Стадо быть, признал окончательно крестьянин Советскую власть?
- Да как тебе сказать? При знать-то он признал вроде, а все ж таки
наш брат новому богу молится» а старого про запас держит.
- Это как же ? .
- Да так вот: зачнешь шибко новому богу молиться , а его раз - и
скинули.
- Советскую власть?- посуровел Климов.
- Да ладно, ладно тебе. Это я так, к примеру. Сам суди . Уж два
месяца- как Ленин номер- по деревням шумок идет. Дескать большевики в сумлеиии,
потому как народ в центре требует возвернуть из-за границы то ли великого
князя, то ли самого Керенского.
Климов расхохотался:
- Да неужто кто верит а наше время таким глупостям?
- А ты не смейся! Верят иль нет, а на ус мотают. На всякий скажем,
случай. Кто его знает, куда ветер подует. А могилка- то, вот она, путает. Края наши сибирские,
глухие.
- Ничего Прокофьич! На то и большевики, чтоб эту глухомань
расшевелить!
- Давайте, шевелите. Только не шибко расшуровывайте, глядите... Еще
чашку?
Климов смахнул пот со лба, перевернул чашку кверху дном.
- Нет, благодарствую за угощение.
- Не стоит!- Прокофьич широко зевнул, перекрестил рот и поднялся. - Ну, будем ночевать. Там в горенке тебе
постелено.
В горенке
свежо. Пол устлан шерстяным фабричным половиком. Н а комоде таинственно мерцает
зеркало.
«Однако прибыльно рсмссло Прокофьича», - делает вывод Климов и
забирается под пестрое ватное одеяло. Он долго не может заснуть. Слух его
против воли ловит звуки. Налетел ветер, заскребли по стеклу ветки бузины в палисаднике,
потек с крыши слежавшийся снег, завозился теленок в закуте. И еще что-то
потрескивало, шуршало, поскрипывало... В усталом мозгу беспорядочно мелькали
картины прошедшего дня.
Районная партконференция... Состав организации: членов РКГ1(б) -
56, кандидатов - 72... В сельсоветах - ни одного коммуниста... Общее настроение
крестьянства- удовлетворительное, отношение к проводимым Советской властью
мероприятиям- заинтересованное... Избрать товарища Климова секретарем
Петуховского райкома... Кто прошв? Против нет...
Климов пытается представить себя в роли секретаря райкома.
Гнмнастерка, туго подпоясанная ремнем, командирская пружинистая походка,
твердый взгляд, решительный взмах руки, как бы подчеркивающий сказанное... И
чувствует, как кровь прихлынула к щекам. Портрет точь-в-точь срисован с
Барышникова, а Климову не нравится, если кто-нибудь замечает, что он тайно
подражает секретарю Ишимского окружкома партии. *
Что он
сейчас, интересно делает? Скорее всего спит без сновидений на вагонной полке. А
поезд уж небось за Петропавловском. Определенно! Часа три прошло, как проводил
Климов Степана Павловича.
Вот идут они по обледеневшим доскам перрона, и Барышников говорит:
«Ты должен быть сгустком воли, которая сопротивлению классового
врага, проводит политическую линию партии. Твердо и последовательно, без всяких
там мерихлюндий! Но гибко, гибко! Военный коммунизм давно кончился, а у нас не
перевелись еще работнички, которые умеют только револьвером махать, командовать
да орать на митингах. А сейчас другое дело надо: поддерживать каждый почин,
ловить каждое шевеленье в людях, самое малое их желание наладить хозяйство.
Ближе и внимательней, еще раз ближе и еще раз внимательней к беспартийной
массе, к середняку, к трудовому человеку... Ну, давай руку, Афанасий, прощай!»
Полгода назад вызвал Барышников Климова в окружном и без долгих
предисловий предложил заведовать агитацией и пропагандой. Хотя весь партстаж
Тогда у Климова был - три года с небольшим. Второй раз случился к
ругой поворот в его жизни совсем недавно, седьмого февраля. Афанасии
Александрович явился на заседание бюро, сел на привычное свое место. Барышников
морщил лоб, перебирал какие-то бумаги .Весь какой-то усохший, сгорбился, скулы
торчат, глаза запали. Ох как крепки ударила по нему смерть Владимира Ильича...
Что и говорить - Климов много моложе, а и го не может
без содрогания слышать длинный крик паровоза: помнит душа траурные гудки
января.
« Тут Осинцев из Юдина просит освободить его от работы ввиду
болезненного состояния, - заговорил Степан Павлович медленно.- Формулировочка-
« болезненное состояние»?Коммуниста освобождает от партработы только смерть !..
>1 товарища Осинцева знаю. Здоровье у него, конечно не важное. Да только
ведь такие кадры, как он , на дороге не валяются. Предлагаю резолюцию: от партработы
не освобождать, перевести в другой район, а на его место наметить... Да вот
Афанасия Климова и наметить. Политически подкован хорошо. Речист. В действиях
самостоятелен .Прошу товарищей высказаться. И ты говори, Климов! Коли доверим
гебе, справишься?»
Климов согласился сразу. А чего слова зря мусолить? Трудности с
подбором парткадров известны: едва шесть из каждого десятка коммунистов могут
как следует читать и писать.
...Да, но что же все-таки происходит с Осинцевым? !>го его
странное заявление насчет « болезненного состояния». И почему так обиженно он
сник, когда Барышников, налитый властной силой, прилюдно бросил ему после
конференции: « Ты, как гимназистка, сам с собой не можешь управиться 1». Ничего
не понял тогда Афанасий Александрович. Понял только, что не случайными были те
слова насчет болезненного состояния, и проникся враз сочувствием к своему
предшественнику.
И Климов стал убеждать Барышникова оставить
Осинцева хотя бы на время в районе - поможет то ему, новому секретарю, на
первых порах, да и вообще человек с таким политическим опытом будет в районной
организации полезен как член бюро райкома. Наконец Степан Павлович буркнул:
«Черт с вами, мнлуйтесь тут1». Поняв, что дело решилось в его пользу, Осинцев
проговорил: «Еще сгожусь партии,
еще
поработаем.» Повернулся резко и пошел, странно как-то взмахивая
руками.
Чужая душа - потемки. Поговорить бы надо с • ним, сойтись
как-нибудь поближе...
Климов слезает с кровати. Стараясь не скрипеть половицами, находит
в темноте пиджак и вынимает из кармана последнюю коробку папирос « Ира».
Подсаживается у столу, покрытому камчатой скатертью, отодвигает занавеску.
Потревоженные листья герани обдают его горько-пряным запахом.
Пламя спички выхватывает из темноты рамку с фотокарточками на
стене. Бородачи в сапогах-бутылях, огромные узловатые руки лежат на коленях.
Женщины в праздничных кофтах, в платьях с оборками и высоких ботинках с
кнопками-пуговками. Дети в коротких штанах , босые, напряженно уставились в
фотоаппарат.
« Народ тут, конечно, разнообразный...»
Из окна Климову видны две избы на другой стороне переулка. Плетни,
завозни, сеновалы. Сколько же таких изб, обросших постройками, под этим небом?
Шутка ли: в районе почти сорок тысяч человек. Представить себе только этакую
массу! И каждый бредет по своей тропке, бьется за свое счастье.
Устремить эти тысячи, безымянные пока для тебя, на переустройство
жизни, объединить, зажечь идеей...
...И снова я в Петухове. Стою у памятника Ленину, вглядываюсь н
черты скульптурного портрета.
В энергичном развороте головы, в том, как вольно распахнут на
груди Владимира Ильича пиджак, вообще в той понятности художественного образа,
который сразу же читается как образ вождя, решительно устремленного к цели,
видятся истоки позднейших поисков советских скульпторов. *
Века уж дорисуют, видно, *
Недорисованный
нор грет,
Строки пролетарского поэта воспринимаются теперь только как
метафора. На самом же деле это и точное свидетельство современника. Дело в том,
что не существует ни одного завершенного- портрета Ленина, выполненного с натуры.
У художников и скульпторов остались лишь эскизы, этюды, наброски, сделанные,
как правило, второпях - на митингах, заседаниях, во время случайных встреч с
Владимиром Ильи чем или - редко!- в
кремлевском кабинете Ленина, поскольку он крайне неохотно соглашался позировать
художникам.
Так кто же тот скульптор, что создал в гипсе ленинский портрет,
получивший благодаря стараниям зауральских литейщиков долгую жизнь в бронзе?
В рассказе Л.А. Климова .содержалось обнадеживающее упоминание о
Ленинграде. Именно туда, по его словам, отправился Ковач на поиски бюста.
Однако архивы и музеи города на Неве не прояснили ничего. «Сибирский портрет»
не похож ни на одну работу ленинградских скульпторов двадцатых годов. Знатоки
вопроса, с которыми мне удалось встретиться, лишь твердили в один голос о «руке
мастера», которая, по их мнению, «чувствуется в работе».
Скульптор Мария Матвеевна Харламова, приглядевшись к фотчлрафии,
поначалу высказала предположение, что автором портрета является ее отец, Матвей
Яковлевич Харламов, тем более что не все изваянные им в двадцатые годы портреты
Ленина на сегодняшний день разысканы. Однако потом, когда послал ей снимок
памятника в разных ракурсах, Мария Матвеевна сообщила: «Есть некоторые детали,
совсем не напоминающие руку МЯ. Харламова. Надо вам поискать в другом направлении». Однако поиски
ничего и не дали. Автор скульптуры остается пока безымянным.
В 1926 году Центральная комиссия по увековечению памяти В.И.
Ленина при Президиуме ЦИК Союза ССР сделала запрос в Уралоблисполком: что за
памятник установлен в Юдине, дайте
заключение. Обычным порядом пошло затем письмо из Свердловска в Петуховский
райисполком. Неизвестно, что на него ответили, но копия письма Уралоблисполкома
в Москву сохранилась в Свердловском областном архиве. Вот она:
«Настоящим сообщаем, что памятник В.И. Ленину в селе Юдине
Петуховского района Ишимского округа устроен на добровольные пожертвования.
Отливка бюста сделана местным Петуховеким метзаводом. Разрешение на устройство
памятника взято не было. Каких-либо искажений в памятнике не имеется, о чем
можно убедиться в прилагаемой фотографии»
Так памятник, по народному почину сооруженный в Зауралье, через
два года обрел государственное признание.
Памятники В.И. Ленина по решению Второго съезда Советов решено
было соорудить сперва в крупнейших городах страны. Но сразу же после кончины
вождя широчайшие массы охватило страстное желание немедленно увековечить его
память. Перелистывая «Правду» 1924 года, я наткнулся на одно место в Смоленских
письмах» Вячеслава Шишкова, где писатель живо передает настроение времени:
«Мысль эта (о памятнике В.И. Ленину. - А.П.) возникла в рабочей среде и
является теперь самым боевым вопросом па всех собраниях. Мнения рабочих о том,
где быть памятнику, резко разделилась, и дело чуть до драки не доходит...
Словом, мысль о памятнике взбудоражила весь рабочий люд.
- Мы, правда, люди бедные, - говорят рабочие - и Россия наша пока
что нищая, но мы как-нибудь денег наберем... От заработка отчислять будем,
сверхурочно будем работать, а памятник сгрохаем».
И есть историческая справедливость в том, что самый первый
памятник Владимиру Ильичу создан был рабочими фабрики «Глуховская мануфактура»
под Москвой. Открытый в скорбные дни января 1924 года, он стоит во дворе
фабрики и по сей день.
А тот, что в Петуховском районе Курганской области, - по всей
видимости, второй сохранившийся до нашего времени памятник 1924 года. По
крайней мере, упоминаний о других мне не встречалось, сколько ни спрашивал я
историков и искусствоведов, сколько ни листал альбомы и монографии, в которых показаны первые
шаги советской художественной Ленинианы.
О ленинском памятнике в Петухове вообще знает незаслуженно мало
людей, включая и специалистов. Заведующий одним из архивов в ответ на мой
запрос прислал обиженный ответ: «У нас памятник открьгг 8 ноября 1925 года, и
он считался первым во всей Уральской области. А в Петухове, выходит памятник
был открыт еще в 1924 году. Что-то здесь не вяжется с историческими фактами...»
С фактамн-то как раз все вяжется, потому что чугунная плита с
надписью - документ весьма убедительный и
долговечный. Дело в другом. Наверное, стоило бы взять на учет все народные
памятники В.И. Ленину, а не только работы знаменитых скульпторов, стоило бы
составить их описания, зафиксировать сопутствующие их созданию события, имена
людей, даты. Ведь за этими памятниками - труды и страсти наших предшественников
по истории.
... Стою у памятника Ленину.
Сколько ветров пронеслось над ним за шесть почти десятков лет...
Сколько митингов шумело на площади... Сколько людей помнит дощатый перрон...
Идет жизнь. Не стало уж крашеного охрой деревянного вокзальчика,
вырос на его месте другой - просторнее и светлее. По большакам и проселкам, где
пылил когда-то тарантас Климова, курсируют автобусы. На бывшем пустыре, где
пролегата дорога со станции в село, белеют степами новые дома. За ними
начинается Пролетарская улица, прежнее название которой мало кто уже поминт. На
улицу выходит окна новых цехов литсйно-механического завода... И только
памятник Ленину продолжает и в этой новой жизни жить так же естественно, как и
раньше, - послание из прошлого в настоящее и будущее, памятник всем тем, кто
был охвачен нетерпеливым желанием построить новый мир.
Комментариев нет:
Отправить комментарий